Неточные совпадения
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные
бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь
лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
—
Лежала на столе четвертка чистой
бумаги, — сказал он, — да не знаю, куда запропастилась: люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под стол и на стол, шарил везде и наконец закричал: — Мавра! а Мавра!
Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором
лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных
бумаг, но больше всего было табаку.
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх в ее комнату и был неприятно удивлен: на пружинной сетке кровати
лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной
бумагой, кресло у окна — в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов на подоконниках нет.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар
лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал
бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Покончив на этом с Дроновым, он вызвал мечту вчерашнего дня. Это легко было сделать — пред ним на столе
лежал листок почтовой
бумаги, и на нем, мелким, но четким почерком было написано...
Нет, у него чернильница полна чернил, на столе
лежат письма,
бумага, даже гербовая, притом исписанная его рукой.
Обломов разорвал листы пальцем: от этого по краям листа образовались фестоны, а книга чужая, Штольца, у которого заведен такой строгий и скучный порядок, особенно насчет книг, что не приведи Бог!
Бумаги, карандаши, все мелочи — как положит, так чтоб и
лежали.
На лбу у ней в эти минуты ложилась резкая линия — намек на будущую морщину. Она грустно улыбалась, глядя на себя в зеркало. Иногда подходила к столу, где
лежало нераспечатанное письмо на синей
бумаге, бралась за ключ и с ужасом отходила прочь.
— Я и сам говорю. Настасья Степановна Саломеева… ты ведь знаешь ее… ах да, ты не знаешь ее… представь себе, она тоже верит в спиритизм и, представьте себе, chere enfant, — повернулся он к Анне Андреевне, — я ей и говорю: в министерствах ведь тоже столы стоят, и на них по восьми пар чиновничьих рук
лежат, все
бумаги пишут, — так отчего ж там-то столы не пляшут? Вообрази, вдруг запляшут! бунт столов в министерстве финансов или народного просвещения — этого недоставало!
Вот появилось ровно шесть слуг, по числу гостей, каждый с подносом, на котором
лежало что-то завернутое в
бумаге, рыба, как мне казалось.
А уж в этом ящике и
лежала грамота от горочью, в ответ на письмо из России, писанная на золоченой, толстой, как пергамент,
бумаге и завернутая в несколько шелковых чехлов.
За пазухой, по обыкновению, был целый магазин всякой всячины: там
лежала трубка, бумажник, платок для отирания пота и куча листков тонкой, проклеенной, очень крепкой
бумаги, на которой они пишут, отрывая по листку, в которую сморкаются и, наконец, завертывают в нее, что нужно.
Тут стояло двое-трое столовых часов, коробка с перчатками, несколько ящиков с вином, фортепьяно;
лежали материи, висели золотые цепочки, теснились в куче этажерки, красивые столики, шкапы и диваны, на окнах вазы, на столе какая-то машина, потом
бумага, духи.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и
лежала бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Добрый член не сразу ответил, он взглянул на номер
бумаги, которая
лежала перед ним, и сложил цифры, — не удалось на три. Он загадал, что если делится, то он согласится, но, несмотря на то, что не делилось, он по доброте своей согласился.
На письменном столе, кроме
бумаг и конторских книг, кучей
лежали свернутые трубочкой планы и чертежи, части деревянной модели, образчики железных руд, пробы чугуна и железа и еще множество других предметов, имевших специально заводское значение.
Он как-то сразу полюбил свои три комнатки и с особенным удовольствием раскрыл дорожный сундук, в котором у него
лежали самые дорогие вещи, то есть портрет матери, писанный масляными красками, книги и деловые
бумаги.
Прямо к той яблоньке, что с дуплом, — вы дупло-то это знаете, а я его уж давно наглядел, в нем уж
лежала тряпочка и
бумага, давно заготовил; обернул всю сумму в
бумагу, а потом в тряпку и заткнул глубоко.
В комнате, в которой
лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у кровати его, подняли на полу большой, из толстой
бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на
бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажка
лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый горячий луч «Феба златокудрого», а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться, чувствовал он это до мучения, и мысль о том впивалась в его душу отчаянием.
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался одной рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым телом на тряском сиденье; другую руку он прижимал к пазухе, где у него
лежала пачка ассигнаций, завернутых в газетную
бумагу; Чертопханов сидел, как истукан, только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
Фанза была старенькая, покосившаяся; кое-где со стен ее обвалилась глиняная штукатурка; старая, заплатанная и пожелтевшая от времени
бумага в окнах во многих местах была прорвана; на пыльных канах
лежали обрывки циновок, а на стене висели какие-то выцветшие и закоптелые тряпки. Всюду запустение, грязь и нищета.
Дверь выломали. Комната пуста. «Загляните — ка под кровать» — и под кроватью нет проезжего. Полицейский чиновник подошел к столу, — на столе
лежал лист
бумаги, а на нем крупными буквами было написано...
Перед каждым
лежал ворох
бумаги, и каждый писал свое имя — это была фабрика подписей.
Это было через край. Я соскочил с саней и пошел в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке в углу сидел или, лучше,
лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы
бумаг были разбросаны.
Человек зажигал свечку и провожал этой оружейной палатой, замечая всякий раз, что плаща снимать не надобно, что в залах очень холодно; густые слои пыли покрывали рогатые и курьезные вещи, отражавшиеся и двигавшиеся вместе со свечой в вычурных зеркалах; солома, остававшаяся от укладки, спокойно
лежала там-сям вместе с стриженой
бумагой и бечевками.
— С Богом. А на
бумагу так и отвечай: никакого, мол, духу у нас в уезде нет и не бывало. Живем тихо, французу не подражаем… А насчет долга не опасайся: деньги твои у меня словно в ломбарте
лежат. Ступай.
Тут жили и взрослые бродяги, и детвора бездомная. Ежели заглянуть днем во внутренность труб, то там
лежат стружки, солома, рогожи,
бумага афишная со столбов, тряпье… Это постели ночлежников.
По вечерам в опустевших канцеляриях уездного суда горел какой-нибудь сальный огарок, стояла посудинка водки,
лежало на сахарной
бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи в карты…
— Необходимо все опечатать… Папки с банковскими
бумагами у него всегда
лежали в левом ящике письменного стола, а часть в несгораемом шкафу. Необходимо принять все предосторожности.
Но дня через два, войдя зачем-то на чердак к нему, я увидал, что он, сидя на полу пред открытой укладкой, разбирает в ней
бумаги, а на стуле
лежат его любимые святцы — двенадцать листов толстой серой
бумаги, разделенных на квадраты по числу дней в месяце, и в каждом квадрате — фигурки всех святых дня.
У стола стоял господин в очень истрепанном сюртуке (он уже снял пальто, и оно
лежало на кровати) и развертывал синюю
бумагу, в которой было завернуто фунта два пшеничного хлеба и две маленькие колбасы.
Поднялись разговоры о земельном наделе, как в других местах, о притеснениях компании, которая собакой
лежит на сене, о других промыслах, где у рабочих есть и усадьбы, и выгон, и покосы, и всякое угодье, о посланных ходоках «с
бумагой», о «члене», который наезжал каждую зиму ревизовать волостное правление.
В теплой хате с великим смрадом на одной лавке был прилеплен стеариновый огарок и
лежали две законвертованные
бумаги, которые Райнер, стоя на коленях у лавки, приготовил по приказанию своего отрядного командира.
У мужиков на полу
лежали два войлока, по одной засаленной подушке в набойчатых наволочках, синий глиняный кувшин с водою, деревянная чашка, две ложки и мешочек с хлебом; у Андрея же Тихоновича в покое не было совсем ничего, кроме пузыречка с чернилами, засохшего гусиного пера и трех или четырех четвертушек измаранной
бумаги.
Бумага, чернила и перья скрывались на полу в одном уголке, а Андрей Тихонович ночлеговал, сворачиваясь на окне, без всякой подстилки и без всякого возглавия.
— Чем человека посылать, поди-ка лучше ты, Коко, — сказал он мне. — Ключи
лежат на большом столе в раковине, знаешь?.. Так возьми их и самым большим ключом отопри второй ящик направо. Там найдешь коробочку, конфеты в
бумаге и принесешь все сюда.
Ушел он, а я тотчас же к его столику письменному;
бумаг у него по нашей тяжбе там пропасть такая
лежит, что уж он мне и прикасаться к ним не позволяет.
Стол был совершенно пуст, только перед Дорошенкой, делопроизводителем суда,
лежала стопочка
бумаги.
На столе и на стульях
лежали бумаги.
Сидя в этой уютной комнатке, обитой голубыми обоями, с диваном, кроватью, столом, на котором
лежат бумаги, стенными часами и образом, перед которым горит лампадка, глядя на эти признаки жилья и на толстые аршинные балки, составлявшие потолок, и слушая выстрелы, казавшиеся слабыми в блиндаже, Калугин решительно понять не мог, как он два раза позволил себя одолеть такой непростительной слабости; он сердился на себя, и ему хотелось опасности, чтобы снова испытать себя.
Он растолкал Евсея, показал ему на дверь, на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом сидел Александр, положив руки на стол, а на руки голову, и тоже спал. Перед ним
лежала бумага. Петр Иваныч взглянул — стихи.
У Александрова остается свободная минутка, чтобы побежать в свою роту, к своему шкафчику. Там он развертывает белую
бумагу, в которую заворочена небольшая картонка. А в картонке на ватной постельке
лежит фарфоровая голубоглазая куколка. Он ищет письмо. Нет, одна кукла. Больше ничего.
Мой друг еще по холостой жизни доктор Андрей Иванович Владимиров лечил меня и даже часто ночевал. Температура доходила до 41°, но я не
лежал. Лицо и голову доктор залил мне коллодиумом, обклеил сахарной
бумагой и ватой. Было нечто страшное, если посмотреться в зеркало.
На столе В.В. Назаревского
лежала пачка
бумаги. Я взял карандаш и на этой пачке написал...
На столе
лежала толстенная кипа
бумаги в казенного типа синей обложке с надписью: «Дело о разбойнике Чуркине».
Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей. На столике
лежал клочок
бумаги со словами карандашом: «Никого не винить, я сам». Тут же на столике
лежал и молоток, кусок мыла и большой гвоздь, очевидно припасенный про запас. Крепкий шелковый снурок, очевидно заранее припасенный и выбранный, на котором повесился Николай Всеволодович, был жирно намылен. Всё означало преднамеренность и сознание до последней минуты.
Перед ним
лежал лист чистой почтовой
бумаги, а в стороне стоял недопитый стакан чаю.
Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и по преимуществу те, которые употреблялись для лекарств; на окнах
лежали стеклянные трубочки и стояла лампа Берцелиуса [Лампа Берцелиуса — спиртовая лампа с двойным током воздуха.], а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка с воткнутою в нее пропускною
бумагою; сверх того, на одном покойном кресле
лежал кот с полузакрытыми, гноящимися глазами.
На большом письменном столе
лежало множество
бумаг, но в совершеннейшем порядке.